Александр Капьяр www.alkapyar.narod.ru

УМНИЦА (женский роман)

ЧАСТЬ I

 

Глава 8

 

О «Градбанке» Нина впервые услышала от Игнатия Савельевича. Они пили чай, сплетничали о своем начальстве и его темных делах. Нина спросила: «А что, Игнатий Савельевич, теперь все банки такие?» Тот сказал: «Отнюдь», – и обрисовал Нине картину.

В банковской сфере происходили стремительные, хотя и не заметные стороннему взгляду перемены. Шла концентрация банковского капитала, определились лидеры, которых поддерживали и крупнейшие промышленные группы, и правительство. Мелкие сомнительные банки десятками поглощались, лишались лицензий или банкротились. Банки-лидеры, возглавлявшие этот процесс, тоже были не без грехов, но все же другой масти: противозаконные операции для них были чем-то вынужденным, данью времени, а нацелены они были на легальный бизнес, который в конечном итоге оказывался доходнее любых махинаций.

– И наш славный банчок тоже обречен. Впрочем, его вряд ли уничтожат. В нем есть кое-какая пристойная начинка, так что его, наверное, проглотят и переварят, – сделал вывод Игнатий Савельевич.

– А что это за банки-лидеры? – спросила Нина на всякий случай, имея в виду собственную карьеру.

– Думаете, куда бы перейти? – откликнулся видевший ее насквозь старик. – Правильно, дорогая, нечего вам здесь киснуть.

И он назвал ей несколько перспективных банков. Среди них – «Градбанк», о котором он сказал особо:

– Там очень сильный директор. Я его лично не знаю, но наслышан. Если он не свернет себе шею, то приведет свой банк на самый верх.

 

А спустя короткое время это слово, «Градбанк», прозвучало снова, и уже не как абстрактный набор звуков, а как имя реальной, надвинувшейся на них и, как потом выяснилось, неодолимой силы.

Отцу позвонили из «Градстройинвеста», дочерней компании «Градбанка», попросили о встрече, сказав, что интересуются одним из отцовских проектов. Проект был очень неудачным, он не оправдал надежд и висел на компании гирей, так что отец был бы не прочь его с кем-нибудь разделить.

Договорились встретиться на городской отраслевой ярмарке, где у «Градстройинвеста» был стенд. Нина сама собиралась посетить эту ярмарку, у нее были там свои интересы. Узнав об этом, отец вдруг рассказал ей о предстоящей встрече и попросил поучаствовать. «Раз ты все равно там будешь…» Впервые за долгое время отец подпускал ее к своим делам, и Нина обрадовалась, даже если эта просьба ничего не означала, а просто случайно сорвалась у него с языка. 

На стенде их встретили двое молодых – лет по тридцать пять – мужчин. Один представился заместителем директора «Градстройинвеста», другой оказался главным бухгалтером. Нину с отцом пригласили в тесную огороженную комнатку-офис, усадили за столик, на стулья из покрытых пластиком металлических трубок, предложили кофе. Столик шатался, стаканы были одноразовыми, но кофе неожиданно оказался очень хорошим.

– Я сам его варю, – сказал молодой заместитель директора, заметив реакцию Нины. – У меня свой рецепт.

За тонкими щитами-стенами шумела разноголосая ярмарка, так что им, чтобы слышать друг друга, приходилось склоняться голова к голове подобно заговорщикам.

Стали знакомиться. Заместителя директора звали Константин Ильич.

– Никак не привыкну, что меня величают по имени-отчеству, – улыбнулся он располагающей улыбкой. – Я бы предпочел просто «Константин», или даже «Костя», но увы, положение обязывает.

Отец вглядывался в его лицо.

– Извините, а мы с вами раньше не встречались?

Тот рассмеялся:

– А я думал: вспомните вы меня или нет? Я у вас в тресте работать начинал, Евгений Борисович. Пришел инженером после строительного института. Правда, проработал всего год…

Отец удивился, обрадовался:

– Верно, верно, припоминаю! Кто бы мог подумать? Вот уж, действительно, мир тесен…

Константин вежливо улыбнулся, но пускаться в воспоминания не стал. Было видно, что он не собирается терять свое и чужое время.

Он заговорил о проекте и сразу задал очень точный и существенный вопрос, из которого было видно, что он владел информацей, готовился к разговору. Если он этим хотел «разговорить» отца, то попал в точку. Отец стал отвечать, увлекся и пустился подробно излагать свои взгляды на технологию и организацию подобных проектов.

Константин и его бухгалтер слушали внимательно. Бухгалтер держался в тени и не проронил ни слова, а Константин поощрял отца короткими уместными уточняющими вопросами.

Молодые руководители «Градстройинвеста» произвели на Нину хорошее впечатление. Особенно понравился Константин: он был явно умен и интеллигентен, умел быть вежливым без заискивания и соблюдать свое достоинство без хамства.

По своей недавно заведенной привычке, Нина стала оценивать его как мужчину, и оценка оказалась неожиданно высокой. Но этот же женский взгляд позволил ей заметить нечто странное, а именно то, что она, Нина, его совершенно не интересовала. Не было того элементарного, бессознательного интереса, который обязательно должен появиться у мужчины, запертого в тесной кабинке с молодой женщиной.

«Может, они геи? – подумала Нина, глядя на Константина и его коллегу, и сама ответила себе: – Нет, не то».

Нина не считала себя психологом. У нее была развита интуиция, но проявлялась она больше в области финансов, чем в отношениях с людьми. Однако на этот раз Нина вдруг увидела ситуацию, как на ладони. Вежливо слушая отцовы пространные рассуждения, подливая ему кофе и задавая уместные вопросы, Константин был очень сосредоточен, напряжен, как шахматист за доской или боксер на ринге. Он вел разведку и готовился нанести удар.

Отец, не замечая этого, продолжал развивать свои мысли. Наблюдая это несоответствие, Нина смутно ощутила опасность, хотя и не понимала, в чем она может заключаться.

Отец наконец спохватился:

– Что это я все болтаю? У вас ведь дело ко мне. Так в чем вопрос? Я весь внимание. Уж не хотите ли вы поучаствовать в этом проекте? – выдал он свою тайную мысль.

Константин и его бухгалтер переглянулись.

– Хотим, Евгений Борисович, – сказал Константин после небольшой паузы. – И в этом, и во всех других ваших проектах.

Отец поперхнулся глотком кофе.

– К-как вы сказали?.. Что вы имеете в виду?

И Константин заговорил, не сводя глаз с отца:

– Евгений Борисович, извините нам эту маленькую мистификацию. Мы просто хотели поближе с вами познакомиться. Понятное желание, если учесть, что нам предстоит сотрудничать. Видите ли, мы хотим приобрести вашу компанию, со всеми ее проектами.

Он говорил спокойно, будто о каком-то простом и естественном деле, понятном обеим сторонам. Отец, чуть не обливший себя кофе, наконец совладал с чашкой, отставил ее и, вытираясь платком, попытался что-то сказать, но Константин ему не дал.

– Вы же знаете, что на вашем рынке идет процесс концентрации, – сказал он и привел в пример несколько поглощений и слияний, которые произошли за последний год.

– Да, но… – пытался вставить отец, однако Константин гнул свое:

– Время мелких независимых компаний проходит. Выгоды от укрупнения очевидны – тут и доступ к финансовым ресурсам, и выигрышные позиции на конкурсах, и оптовые поставки материалов по выгодным ценам… Да вы и сами все это прекрасно понимаете. Влившись в нашу структуру, ваша компания расцветет, проявит свои сильные стороны, сохраняя при этом большую самостоятельность.

Говоря это, он следил за лицом отца, очевидно, прочитывая все, что происходило у того в душе.

– Вероятно, для вас будет важна кадровая сторона дела. Мы готовы сохранить большинство сотрудников – по вашей рекомендации, Евгений Борисович. И, если вы желаете, мы согласны, чтобы вы сами остались директором компании. Конечно, у вас больше не будет абсолютной власти, но в технических вопросах мы будем только рады положиться на ваш опыт. Поверьте, мы высоко ценим вас как специалиста.

Константин сделал паузу, но когда отец открыл было рот, опять перебил его:

– Да, чуть не забыл. «Last but not least», как говорят англичане. Мы не грабители, и отнюдь не собираемся заполучить вашу компанию даром. Вот сколько мы на сегодняшний день готовы заплатить.

С этими словами Константин достал из кармана блокнотик и открыл на странице, где заранее была написана сумма. Он показал ее отцу, но в руки не дал; впрочем, тот и не пытался взять блокнот. Повернувшись к Нине, Константин показал написанное ей. В этот момент Нина поняла, что Константин вовсе не игнорировал ее присутствие. Все, что он говорил отцу, предназначалось и для ее ушей. Видимо, он не очень рассчитывал, что потрясенный Евгений Борисович способен воспринять его доводы, и его устраивало, что на стороне отца есть более спокойный человек, который все правильно услышит и запомнит.

Наконец негодующий, раскрасневшийся отец получил возможность что-то сказать.

– Все это прекрасно, – объявил он вставая из-за стола. – Но какое это имеет ко мне отношение? Я что – предлагал вам купить мой бизнес? Не предлагал – ни вам и никому другому. Моя компания не продается. Ясно вам это? И прошу вас меня больше не беспокоить!

Последний возглас был совершенно излишним и вышел как-то плохо, визгливо.

Отец двинулся к выходу, Нина следом. Молодые менеджеры «Градстройинвеста» вежливо поднялись со своих стульев. Константин молчал, не пытаясь спорить или удерживать отца. У него был спокойный, удовлетворенный вид человека, выполнившего намеченное дело.

Нина, как и отец, была обескуражена. Но если его потрясло наглое предложение, то ее удивило другое – названная сумма. Она была раза в полтора больше того, чего, по ее оценкам, стоила отцовская компания.

С выставки отец повез ее на своей машине. Был уже темно, короткий зимний день кончился. В ветровое стекло летели редкие снежинки.

Отец бушевал.

– Да как они смели?! Мальчишки! А этот, Константин, – как он мог? Он же работал у меня. Должен был бы знать, что я не такой человек!

«Какой – не такой? Ну, что ты взъелся? – мысленно возразила Нина, наблюдая в окно, как за снежной сеткой проплывают огни рекламы. – Если хочешь знать, Константин вел себя корректно, по-своему даже благородно. Условия он предложил прекрасные, и уж точно не потому, что он лопух. Это ты, дорогой папа, повел себя как мальчишка», – заключила она и сама испугалась: она никогда, даже в мыслях, так не разговаривала с отцом. Но теперь впервые к ее любви к отцу примешивалось раздражение на его непрактичность и нелепые амбиции.

– Ну, что ты молчишь? – спросил отец. – Уж не думаешь ли ты, что мне надо было вот так, с бухты-барахты, продать компанию?

«Да, считаю, нужно продать, это прекрасный случай. Но не «с бухты-барахты», а вступить в переговоры, поторговаться. Если они сразу предложили такие условия, то наверняка могут еще уступить – либо поднять сумму сделки, либо дать дополнительные гарантии твоей самостоятельности на посту директора», – хотела сказать Нина, но вслух произнесла:

– Нет, я задумалась о своем. Извини.

Отец сказал:

– Вот скоро сдадим наш главный проект и окончательно встанем на ноги. Посмотрим тогда!

Речь шла о проекте реконструкции теплотрассы в жилом районе на окраине. Это было любимое детище отца. Вспомнив о проекте, он, как всегда, стал излагать технические подробности, которые Нина слышала уже не раз.

– Сдадим проект, получим куш, и посмотрим тогда, кто кого купит! – хвастливо воскликнул отец.

Нина не могла больше это слушать.

– Останови, – попросила она и наврала, что ей нужно заскочить к подруге, якобы жившей рядом.

– Лидии Григорьевне привет, – бросила она, захлопывая дверцу.

 

Несколько недель она не общалась с отцом, новостей не слышала, но встреча на выставке не шла у нее из головы. Прокручивая в памяти подробности разговора, она пришла к выводу, что на этом дело не кончилось – будет продолжение.

Продолжение скоро последовало в виде звонка Лидии Григорьевны. Та редко звонила Нине, обеим хватало того редкого общения, когда Нина приезжала к ним с отцом на обед или шла с ними в театр. Звонок означал, что что-то произошло.

– Нина, скажи, ты что-нибудь знаешь? – воскликнула Лидия Григорьевна, едва успев поздороваться.

– О чем? – переспросила Нина.

– О папе. Что у него там опять стряслось? Ходит сам не свой, на меня кидается, ничего не объясняет. Я вся извелась. Умоляю, скажи – ему что, опять бандиты угрожают?

Нина ответила, что про бандитов ничего не слышала, скорее всего, ничего такого нет. Не упоминая про разговор на выставке, она обещала Лидии Григорьевне что-нибудь разузнать, хотя и не представляла, как будет это делать.

Помог случай, вернее, календарь. В банк пришел квартальный отчет из отцовской компании. Изучив его и сравнив с предыдущим, она с удивлением обнаружила, что компания сменила поставщика, с которым проработала не один год с выгодой для себя. Кроме того, из списка субподрядчиков исчезло конструкторское бюро, которое отец очень хвалил и на которое рассчитывал. Это было странно, потому что еще недавно – Нина помнила точно, – отец упоминал и поставщика и бюро в разговоре.

Подумав, Нина пришла к выводу, что объяснение может быть только одно: «мальчишки» из «Градстройинвеста» не собирались отступаться и начали давить на отца, отсекая от него деловых партнеров. Пока ничего ужасного не произошло, и вряд ли отцу лично что-нибудь угрожало – ведь не бандиты же они были, в конце концов, – но Нина почему-то ощутила тоску и безднадежность, которой не было даже во времена Миши Пермяка.

Нужно было что-то делать, но что она могла? Ей было не с кем поговорить об этом – даже Игнатий Савельевич, ее единственный советчик, отсутствовал, лежал в больнице.

Нина пошла к Кириллу и предложила навестить старого сотрудника. Это было тем более уместно, что старик был вдов. «Вот-вот, ты и съезди, – обрадовался Кирилл. – А я не могу, просто никак. Ты же видишь, что у нас тут творится». Творилось в банке то же, что и всегда.

В больнице она застала коллегу за шахматной доской – сидя в халате у окна, выходящего в парк, он решал шахматный этюд. Палата была на двоих, но Игнатий Савельевич был в ней один. Нине он искренне обрадовался.

– Дорогая, какой приятный сюрприз! Дайте, я вас поцелую.

Он чмокнул ее в щеку. От него пахло старостью и лекарствами.

На вопросы о здоровье Игнатий Савельевич только махнул рукой:

– Да все со мной в порядке. Все так, как и должно быть. Без воли Всевышнего даже волос с головы человека не упадет… А вы, Ниночка, верующая?

– Нет, – честно ответила Нина. Она не была противницей религии, но никогда не испытывала в ней потребности.

– Я раньше тоже был неверующим, – сказал Игнатий Савельевич. – А с годами кое-что уразумел… Впрочем, вам это ни к чему, вы еще такая молоденькая. Расскажите-ка лучше – как там поживает наше гнездо финансового разврата?

Нина рассказала ему новости. Потом они пили чай, тайком заваренный с помощью запретного кипятильника, и даже сыграли партию в шахматы. Садясь играть, Нина думала, как бы поддаться, но поддаваться не пришлось: Игнатий Савельевич разбил ее в пух и прах.

Пришла пора прощаться. Нина так и не смогла заговорить о том, что ее волновало, – в обстановке больницы это показалось ей невозможным. Но когда она поднялась, Игнатий Савельевич удержал ее за руку и заставил опять сесть.

– Нина, я, конечно, старик и многого не понимаю, но все-таки не считайте меня идиотом. Вы ведь пришли, чтобы о чем-то со мной потолковать? Так выкладывайте.

Нина покраснела.

– Да нет, я просто…

– Давайте, дорогая, не тяните. Мне через двадцать минут на процедуры идти.

И Нина, решившись, рассказала ему о делах отца – коротко, самое главное.

– Так вот чью компанию вы тогда спасали от банкротства? – сообразил Игнатий Савельевич. – Да, повезло вашему батюшке с дочкой…

Нина знала, что у Игнатия Савельевича был сын, но, старик как-то обмолвился, что они давно не ладили и почти не виделись.

– Игнатий Савельевич, скажите, как можно отвязаться от этого «Градстройинвеста»?

Игнатий Савельевич покачал головой:

– Скорее всего, никак. – Заметив удрученный вид Нины, он погладил ее по руке, но обнадеживать не стал. – Насколько я знаю стиль «Градбанка», они всегда получают то, на что нацелились.

Он обещал разузнать, как обстоит дело.

– Конечно, я сейчас не при делах, но телефон есть, связи еще не все растерял, так что узнаю, что смогу… А вам, дорогая, огромное спасибо за то, что навестили болящего. Ну-ка, подставляйте вашу прелестную щечку.

И он опять ее чмокнул.

 

Через неделю Игнатий Савельевич позвонил Нине и пригласил заехать к нему – но уже домой. Из больницы его выписали.

– Только вы извините, дорогая, в свое жилище я вас не приглашаю – уж слишком все тут запустил, неловко. Если вы не против, давайте с вами прогуляемся.

Они условились встретиться во дворе его дома. Когда Нина приехала, финансист ждал ее на лавочке – в шубе и валенках. Дом был из желто-розового кирпича, стоял в тихом переулке в центральной части города. Четверть века назад, когда Игнатий Савельевич был в силе, в таких домах получала квартиры высшая бюрократия.

Погода была тихая, немного ниже нуля, падал ласковый снежок.

– А, вот и вы! – воскликнул Игнатий Савельевич. – Очень рад. Я, хитрый старик, опять буду вас эксплуатировать. Дайте мне вашу руку, я обопрусь, и мы будем гулять. Один-то я не выхожу, боюсь упасть. Вы не представляете, как много стариков зимой падает на улице, с самыми неприятными последствиями. В одном моем подъезде таких двое. Это все город – асфальт, гололед… А вот, помню, в нашей деревне – я ведь деревенский, деточка, – так зимой там сугробы под крышу наметало – падай, сколько хочешь…

Они пересекли улицу и вышли на замерзший пруд, вокруг которого гуляли редкие мамы с колясками.

Нина с нетерпением ждала новостей, но Игнатий Савельевич сначала попросил, чтобы она еще раз рассказала ему о своей проблеме. Нина не хотела вдаваться в подробности, но неожиданно для себя выложила ему все – и про Симоняна, и про Мишу Пермяка, и про долги отцовской компании.

Игнатий Савельевич слушал внимательно.

– Да, досталось вам, – сказал он, когда она выговорилась. – Черт-те чем приходится заниматься молодым девушкам. Эх, времечко… А вы молодец, Нина. – Он смотрел на нее с уважением. – Ну, а теперь слушайте меня.

И он стал рассказывать.

Нина немало услышала о «Градстройинвесте». Оказалось, что всем руководил Константин, а директор являлся фигурой номинальной, представлял правление «Градбанка». За последний год «Градстройинвест» уже приобрел несколько компаний, схожих с компанией отца. Во всех случаях условия были щедрыми, и, что бывает редко, выполнялись до буквы. Таким образом, в платежеспособности и порядочности этих людей можно было не сомневаться.

– Однако дело тут не в ребятах из «Градстройинвеста», – сказал Игнатий Савельевич. – От них можно было бы отбиться, но за ними стоит «Градбанк» и его директор Самсонов.

– Он такой страшный, этот Самсонов? – спросила Нина.

– Для тех, кто оказывается у него на пути, – страшный, – серьезно сказал Игнатий Савельевич. – Он ломал через колено и гораздо более крупные компании.

– Но причем тут мой отец? Что он ему сделал? – воскликнула Нина.

– «Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать». Вся вина вашего батюшки в том, Нина, что он вырастил хорошую инженерно-строительную компанию, которую заметили и решили прибрать к рукам большие люди.

По сведениям Игнатия Савельевича, руководство «Градбанка» поставило целью завладеть, через свои структуры, двадцатью пятью процентами всего коммунального и строительного бизнеса города. Для чего это было нужно, никто в точности не знал.

– Возможно, потом этот консолидированный кусок продадут с прибылью или обменяют на что-нибудь по-настоящему крупное, – высказал предположение Игнатий Савельевич.

 Программа эта быстро проводилась в жизнь, но Самсонов все равно был недоволен, торопил.

– Месяц назад он проводил совещание по этому вопросу с директорами дочерних компаний. Говорят, орал там на этих директоров так, что стекла дрожали. Кстати, не исключено, что и компанию вашего отца там упоминали. Его фамилия Шувалов?

– Нет... Его фамилия Кисель, – поколебавшись, назвала Нина.

– Ну, верно! – воскликнул Игнатий Савельевич. – Вы уж извините, Нина, вам будет неприятно это слышать, но вы должны это знать.

Со слов какого-то своего информатора он рассказал об эпизоде на совещании. В самый разгар разноса, который учинил Самсонов, ему на глаза попалась папка с делом отцовской компании. «Кисель… Что за «кисель»?» – спросил Самсонов. Ему объяснили, что это фамилия владельца. «Отлично! Мне это нравится, – воскликнул Самсонов. – Очень символично. Вся эта мелкота, – он хлопнул рукой по стопке таких же папок, – это кисель, который мы должны съесть. И очень быстро. Если не будем шевелиться, то сами станем киселем для других едоков. Это всем понятно?» Директора молчали, они понимали свое: если они не ускорят намеченные приобретения, Самсонов превратит в кисель их самих.

– Так что, Нина, вы сами понимаете: для вашего отца вариантов нет, от него не отстанут. Нужно продаваться, и как можно скорее.

– Он на это не пойдет, – пробормотала удрученная Нина.

– Да, дела… Вам не позавидуешь, – сказал Игнатий Савельевич сочувственно. – Может быть, вы хотите, чтобы я с ним поговорил? Организуйте нам встречу, я постараюсь его убедить.

Нина махнула рукой:

– Спасибо, Игнатий Савельевич, но это бесполезно. Никто его не убедит, он только разозлится, нагрубит вам, и все.

– М-да… Ну, что же, желаю вам, чтобы все у вас как-нибудь устроилось. Если я чем-нибудь смогу помочь, звоните. И вообще, держите меня в курсе. А теперь, дорогая, проводите меня до подъезда, я что-то устал.

Нина проводила его и стала прощаться.

– Не стоит, – пресек ее благодарности Игнатий Савельевич, а помолчав, сказал неожиданно: – Смотрю я на вас, Ниночка, и вижу свою жену-покойницу. Мы поженились, когда оба институт заканчивали. Тут распределение, и мне выпадает Караганда. Ох, как она взялась за дело – все пустила в ход, горы свернула, чтобы меня оставили, и добилась-таки своего. Настырная была, вроде вас… Верите ли, я все помню будто вчера это было. Как жизнь пролетела, не заметил…

Он махнул рукой и скрылся в подезде.

Только потом Нине пришло в голову, что старику, возможно, нужно было сходить в магазин или заплатить за квартиру. Поглощенная своими мыслями, она не предложила ему помощи. Больше она Игнатия Савельевича не видела и, кроме еще одного короткого телефонного разговора, с ним не общалась. В банк он не вернулся, а спустя несколько месяцев, когда она уже сама работала в другом месте, он скончался. Нине никто не сообщил, так что на его похоронах она не присутствовала.

 

Поговорить с отцом ей удалось на Новый год, который они отмечали у него дома. Праздничный стол ломился от блюд, приготовленных умелыми руками Лидии Григорьевны, но Нина и отец пировали неохотно. Разговор поддерживать тоже пришлось в основном Лидии Григорьевне – благо, она могла без конца говорить о театральных новостях.

Потом отец проводил Нину до метро. Новый год уже наступил, во дворе десятками запускали петарды, ночное небо полыхало огнями. От грохота петард Нина оглохла и не сразу поняла, о чем говорил отец.

А говорил он о том, что его деловые партнеры один за другим порывали с его компанией. Уже три заказчика – хорошо, что из числа некрупных, – отказались от своих заказов. Причины выдвигались несерьезные, явно фальшивые. Отец убеждал их, ругался, угрожал судом. Те отмалчивались, говорили что-то бессмысленное, потом стали вовсе избегать его, отключали телефоны. Отец пытался было в самом деле подать в суд, стребовать неустойку, но оказалось, что, будучи кругом неправыми по сути, эти заказчики-отступники были правы формально. В каждом случае для отказа нашлась юридическая зацепка. По тому, как эти зацепки были сформулированы, было видно, что заказчиков консультировали хорошие юристы, а, скорее, – один и тот же хороший юрист.

Они стояли у входа в метро. На улице не было машин, отдельные группы подвыпивших граждан горланили песни, кидались снежками.

– Что это такое? Ну, скажи мне, что происходит? Почему все разваливается? Я что, действительно такой плохой бизнесмен? – воскликнул отец.

На последний вопрос Нина отвечать не стала, а на предыдущие сказала:

– Это «Градстройинвест». А вернее, «Градбанк». Ты и сам это понимаешь, папа.

Отец бросил на нее гневный взгляд. Конечно, он это понимал, только не хотел признавать.

– Я кое-что узнала, – добавила Нина. – «Градбанк» сейчас скупает десятки таких компаний, как твоя. Директор «Градбанка», какой-то Самсонов, идет напролом и ни перед чем не останавливается.

– Убил бы его, – пробормотал отец.

– Я тоже, – согласилась Нина, вспомнив рассказ Игнатия Савельевича о совещании, где Самсонов издевался над их фамилией. – Только где он, а где мы?

Отец стоял, потупив голову.

– Нина, у тебя как вообще с работой? Ты не очень загружена? – неожиданно спросил он.

Нина была совсем не загружена, чего-чего, а времени у нее было предостаточно.

– Заезжай как-нибудь ко мне в контору, а? – попросил отец деланно-будничным тоном. – Посмотришь бумаги, может, посоветуешь что-нибудь.

– Конечно, – сказала Нина.

– Я… Ты же знаешь, я не могу потерять компанию, – произнес отец.

Он, наверно, хотел, чтобы это прозвучало твердо, а получилось жалобно.

Нина поцеловала его в щеку и поспешно ушла. В ней боролись противоречивые чувства: к заботе об отце примешивалось раздражение оттого, что он, как страус, прячет голову в песок, не желает признавать очевидное и сделать то, что диктует здравый смысл.

 

И опять она стала по вечерам и субботам пропадать в отцовском офисе. Вникнув в дела компании, Нина обнаружила, что в целом они идут хорошо. Точнее – шли хорошо, пока не начали дезертировать заказчики. Еще двое отказались от услуг отца уже при Нине. Отец, убедившийся в том, что имеет дело с организованной травлей, даже не пытался их вернуть. Отказы повисли на компании серьезными, хотя пока еще не смертельными убытками.  

Отец отдавал все силы завершению главного проекта, до сдачи которого оставались считанные недели и который должен был все решить. Это был комплекс работ по реконструкции теплотрассы в целом районе, где жилые кварталы соседствовали с промышленными объектами, и планировалась большая дополнительная точечная застройка. Заказчиком выступал город. С технической точки зрения проект был настоящей головоломкой. Отец им гордился, вложил в него весь свой зрелый талант инженера и опыт руководителя. Сдача объекта в эксплуатацию означала новую жизнь для района – и новую жизнь для отцовской компании: прибыль, прочное положение, престижные новые заказы – словом, то, что называется успехом.

Отец просил Нину заняться документами, необходимыми для процедуры сдачи проекта. В принципе, все было давно готово, но отец хотел, чтобы она еще раз на все посмотрела свежим взглядом и устранила неувязки и неточности, если таковые найдутся.

Нина занялась этим, но одновременно у нее из головы не выходили те более мелкие проекты, от которых отказались заказчики. Ее практичная натура и воспитание бухгалтера восставали при мысли о том, что придется просто так, за здорово живешь, списать в убыток значительные суммы.

С разрешения отца она сама связалась с отступниками и убедилась, что никакие компромиссы невозможны – с ней просто отказывались говорить. Тогда Нина спросила отца, кого еще могут интересовать эти заказы. Во всех случаях работа не вышла из начальной стадии, и Нина подумала, что какие-то другие компании могут приспособить эти проекты под себя. Отец в эту затею не верил, но все же назвал несколько организаций подходящего профиля и местоположения.

Нина стремительно связалась со всеми, настояла на встречах с руководством. В двух случаях дело почти устроилось: ее предложение выкупить проекты вызвало удивление, но в итоге ей было сказано, что это возможно. Правда, один из двух директоров проявил интерес, скорее, лично к ней – не скрываясь, пялился на ее ноги, потом предложил обсудить вопрос за ужином. Нину это не столько рассердило, сколько рассмешило. При этом приглашение она не отвергла, надеясь в неформальной обстановке узнать от этого гуся что-нибудь полезное. Разумеется, за свой ужин она заплатила бы сама и спать с этим типом не собиралась. Но больше рассчитывала она на другого директора – немолодого уже человека, который знал отца по прежним делам и очень хорошо о нем отзывался.

Но все так же быстро лопнуло. Через два дня пожилой директор позвонил ей и, извинившись, отказался – он якобы еще раз все взвесил и понял, что овчинка не стоит выделки. Он был из тех порядочных людей, которые совсем не умеют врать. В каждом его слове было слышно, как ему неловко. Очевидно, только воспитанность заставила его позвонить Нине и подвергнуть себя этому стыду.

Любителю женских ног Нина позвонила сама. Звонок застиг того врасплох, он начал что-то плести про простуду, потом сказал, что отправляется в командировку. Вероятно, он впервые в жизни отказывался пойти в ресторан с молодой женщиной.

От этих нелепых разговоров Нина сначала испытала сильную досаду, а потом ей в душу заполз настоящий страх. Было ясно, что этим двум директорам посоветовали не связываться с фирмой отца, или они сами, узнав, что за этой историей стоит «Градбанк», сочли за благо не соваться, куда не следует. Нина была подавлена. Что же это за сила, от которой никуда не деться? «Градбанк» и его подручные представлялись ей каким-то гигантским спрутом, который ухватил их с отцом своим щупальцем и уже не собирался отпускать.

Следом напрашивалась мысль, которую она не хотела пускать в голову. Ну, не могут они быть настолько подлыми и бежалостными! Но мысль стучалась в висок снова и снова. Главный проект отца. Неужели люди «Градбанка» способны навредить и в этом, самом заветном и важном деле? Нина убеждала себя, что это невозможно, но разум говорил обратное. Отец не поддался на давление, которое они организовали, – значит, им нужно было переходить к более решительным мерам. Как говорится, это бизнес, ничего личного.

Нина просмотрела бумаги, относящиеся к проекту, и пришла в ужас. Даже не будучи юристом, она видела в документах множество упущений, двусмысленных формулировок, мелких противоречий. Эти бумаги составлялись наивными, хорошими людьми для таких же хороших людей. А для плохих людей весь проект был похож на швейцарский сыр – столько в нем было дырок, которыми можно было воспользоваться. И не было абсолютной никакой возможности что-либо поправить.

Оставалось надеяться, что железные парни из «Градстройинвеста» не решатся замахиваться на такой большой проект или, что вероятнее, не смогут до него дотянуться. Ну, не всесильны же они в конце концов.

Нина, стараясь не выдать своих опасений, стала расспрашивать отца о том, как происходит сдача проекта, что за люди входят в комиссию.

– Да нормальные люди, – отвечал он. – Ну, есть там правда один…

Оказывается, в комиссии у отца был недоброжелатель – начальник местного технадзора. Прежде уже бывали случаи, когда он донимал отца необоснованными, с его точки зрения, придирками. Хуже того, отец был убежден, что он взяточник. «Вот, если бы я ему дал на лапу... Но ты же знаешь, я такими вещами не занимаюсь».

А теперь этого начальника технадзора люди из «Градстройинвеста» могли использовать для атаки на проект, подумала Нина и поняла, что отец думает о том же.

– Да не волнуйся ты! – с наигранным оптимизмом воскликнул отец. – Все будет хорошо.

Он стал в сотый раз втолковывать ей, какой замечательный проект они осилили.

 – Да и председатель комиссии, можно сказать, свой человек, – добавил он.

Отец рассказал, что раньше уже решал с ним деловые вопросы, и водку пить доводилось.

– Нормальный мужик, – заверил отец. – Кстати, он мне звонил недавно. Если бы были какие-то проблемы, он бы сказал…

Этот разговор с отцом происходил за чаем, который они пили в конце дня, сидя в пустом офисе. Слушая бодрые заверения отца, Нина видела, как он отводит глаза, и как дрожит чашка в его руке. Она ругала себя за тупость. Только теперь до нее дошло, как напуган отец. Он прекрасно понимал, что на его компанию «наехали» всерьез, и теперь смертельно боялся за свой главный проект. Поэтому он, перешагнув через свою гордость, попросил ее о помощи. Только вот помочь она ему ничем не могла.

Он вовсе не был так слеп и самонадеян, каким Нина, раздражаясь, начала его считать. Просто, как бы ни был силен «Градбанк», и какое бы хорошее предложение ни сделали отцу, он не мог уступить. За этим стояла вся его личность, вся его жизнь, и соображения выгоды и здравого смысла тут были ни при чем.

 

Больше они к этому разговору не возвращались: говорить было не о чем. Да и отец в оставшиеся до сдачи недели почти не показывался в офисе, дневал и ночевал на объекте.

Наконец настал главный день. На саму процедуру сдачи отец Нину не пригласил, и она не стала напрашиваться, за что потом ругала себя на чем свет стоит. Взяв отгул у себя на работе, где было затишье в делах, она с утра поехала к отцу домой, чтобы вместе с Лидией Григорьевной дожидаться новостей.

Как только она приехала, раздался телефонный звонок. Лидия Григорьевна бросилась к аппарату. Звонил отец. Его было плохо слышно, он говорил из какого-то людного места, но главное разобрать удалось. Новость была хорошая: его единственный враг в комиссии, начальник технадзора, заболел, прислал вместо себя заместителя. Заместитель, никому не ведомый скромный служащий, веса в комиссии не имел, и даже если вылез бы с претензиями, его вряд ли стали бы слушать.

Нина сидела с Лидией Григорьевной на кухне. Та угостила ее кофе с превосходным кексом собственного изготовления. На вечер было намечено торжество по случаю сдачи проекта, куда Евгений Борисович пригласил несколько своих ведущих сотрудников с женами. Через неделю, как положено, предстоял банкет в ресторане для всех служащих и партнеров фирмы, но Евгений Борисович хотел сначала отметить победу в домашней обстановке – чтобы показать верным соратникам, что считает их друзьями, а заодно похвалиться кулинарными талантами Лидии Григорьевны. Из суеверия Лидия Григорьевна не начинала готовку, но Нина знала, что ее холодильник забит до отказа.

Нина едва ли не впервые общалась с женой отца наедине. Лидия Григорьевна выглядела и вела себя иначе. При ярком свете дня, без косметики, ее лицо выдавало возраст – перед Ниной сидела женщина, лучшие годы которой остались далеко позади. С Ниной она не вела своих вечных восторженных разговоров о театральных постановках. Вместо этого, слово за слово, она стала рассказывать Нине о своей жизни.

Она родилась и выросла в районном городке где-то в Поволжье. Мать-учительница растила ее без мужа. Едва закончив школу, девушка Лида поехала покорять столицу. Мечтала поступить в университет, на журфак, но оказалась дворником при жэке. Здесь ее заметил ее будущий мужчина. Он был каким-то районным начальником, посещал микрорайон с проверкой. Заметив молоденькую девушку-дворника, спросил, кто такая. Кончилось тем, что Лида стала секретаршей в его управе. И – его любовницей.

Он был ее первым мужчиной и на долгие годы единственным. Он был неплохой человек и любил ее, но жизнь испортил. Между ними была огромная разница в годах, и, разумеется, он был женат. Когда настали более либеральные времена, он развелся и женился на Лиде, но был категорически против того, чтобы она рожала. Привыкшая его слушаться, Лида подчинялась и в этом. Когда же она решила поступить по-своему, было уже поздно, стать матерью она не смогла.

Она уже была не секретаршей: закончив вечерами какой-то институт, сделала небольшую карьеру в районных учреждениях. Когда пришла новая власть, ее мужа выставили на пенсию, а она сохранила должность и даже получила повышение, к которому вовсе не стремилась. Работа ее не интересовала, она давно поняла, что хочет быть только женой. Намаявшись с молоду в общежитиях, а потом долгие годы тоскуя в однокомнатной квартире на положении любовницы, она хотела иметь настоящий дом, быть замужем. Она и была замужем – за старым больным пенсионером, который ничего не мог ей дать как муж, но требовал все больше внимания к себе, брюзжал и изводил ревностью. Лидия испытывала к нему смешанное чувство жалости и ненависти.

Это продолжалось еще десяток лет, но в конце концов он умер. Лидия поклялась себе начать новую жизнь: следить за собой, ходить в театры, завести новых знакомых. Одним из этих новых знакомых оказался отец Нины, который приходил к ней за какой-то подписью. Выйдя замуж за него, Лидия Григорьевна сразу ушла с должности и устроилась на полставки консультантом при муниципалитете –  чтобы только не сидеть дома, а общаться с людьми и быть в курсе новостей, при этом не обременяя себя ни работой, ни ответственностью.

Слушая ее, Нина впервые поняла, что для Лидии Григорьевны ее отец – воплощенная мечта ее жизни. Прожив всю жизнь с человеком на двадцать с лишним лет ее старше, Лидия теперь была замужем за молодым – почти ее возраста – и интересным мужчиной. Она была счастлива.

 

Пробило полдень, потом час дня, два часа. Лидия Григорьевна приготовила на скорую руку поесть для них двоих, а сама уже поглядывала на часы: ей пора было приниматься за серьезную готовку для вечернего торжественного ужина.

Нина поела с удовольствием. Она чувствовала себя уютно на этой чистой красивой кухне, где за ней ухаживали, чего не случалось уже очень давно. Ее вражда к Лидии Григорьевне осталась в прошлом, она приняла эту женщину, и даже память мамы не стояла между ними. Маму Нина вообще вспоминала нечастно – только когда ей было особенно тоскливо и одиноко.

Но в этот раз мама сама явилась к ней. Нина болтала с Лидией Григорьевной, рассказывала той какой-то бухгалтерский анекдот, как вдруг у нее в голове прозвучал мамин голос. То, что это был именно голос мамы, Нина не сомневалась – она узнала бы его среди тысяч других. Голос сказал: «Нинуся...» Потом, через секунду: «Бедный папа...»

– Что с тобой, Нина? – спросила Лидия Григорьевна, заметив, как она изменилась в лице.

– Н-нет, ничего, – пробормотала Нина. – Мне что-то душно.

– Да, извини, это от плиты. Сейчас проветрю, – захлопотала Лидия Григорьевна и посоветовала: – А ты пойди на лоджию, подыши. У нас там все устроено, есть где присесть.

Нина вышла на отделанную красивым деревом лоджию, приоткрыла фрамугу, села в плетеное кресло. На дворе стоял солнечный день, и хотя еще подмораживало, было ясно, что дело повернуло на весну. Но Нине было не до природы. В голове у нее шумело, сердце стучало как бешеное. Вцепившись в подлокотники кресла, она с трудом приходила в себя, не понимая, что с ней происходит.

Наконец, надышавшись морозным воздухом и замерзнув, Нина решила вернуться. Закрывая фрамугу, она услышала, что Лидия Григорьевна зовет ее с кухни.

– Что, Лидия Григорьевна? Я не расслашала, – сказала Нина, входя на кухню, и осеклась. 

Лидия Григорьевна сидела, сжимая в руке телефонную трубку. Щеки у нее были серыми.

– Женя... – произнесла она.

Нина не сразу поняла, что речь идет об отце.

– Ниночка, с папой плохо, – сумела наконец выговорить Лидия Григорьевна.

Ей позвонили из приемной комиссии. С Евгением Борисовичем случился удар, его на скорой отвезли в больницу.

 

Тот день и последующая ночь прошли для Нины как в тумане – память выхватила только отдельные эпизоды и картины. Вот они с Лидией Григорьевной ловят такси, мчатся в больницу, адрес которой записан на бумажке; вот вбегают в приемный покой, объясняются с тупой и грубой администраторшей, поднимаются по лестнице (лифт не работает) на четвертый этаж, где находится реанимационное отделение.

Чтобы попасть в реанимацию, нужно было пройти насквозь через отделение кардиологии. Нину, не знакомую с действительностью районных клиник, здесь все шокировало. Грубо крашенные масляной краской стены были облупленными и темными от времени, драный линолиумный пол в каких-то жутких пятнах. Шестиместные палаты были забиты, да еще прямо в коридоре стояло несколько кроватей с больными, некоторые под капельницами. Из одной палаты шибал запах мочи и еще какой-то гадости; в другой кто-то громко стонал. За стойкой дежурной весело болтали две молодые медсестры – больные с их проблемами их явно не заботили. Мысль о том, что ее папа лежит, беспомощный, и, возможно, умирает в такой обстановке, привела Нину в ужас.

В реанимации им преградила дорогу толстая медсестра средних лет. Узнав, кто они, она заявила, что об их больном пока ничего не известно, и бросила: «Ждите». Они устроились на жестких скамьях в коридоре. 

Лидия Григорьевна спросила:

– Нина, ты не заметила – на первом этаже, кажется, есть банкомат?

– Что? Какой банкомат? – не поняла Нина.

– Потребуются деньги, – объяснила Лидия Григорьевна.

– Но я не захватила карточку, – всполошилась Нина.

– Я захватила.

Лидия Григорьевна отправилась к банкомату и вернулась с деньгами. Но вручать их еще целый час было некому.

Наконец вышел врач. Он был довольно молодой, но какой-то облезлый, плешивый, с лицом пьющего человека.

Женщины бросились к нему.

– Инсульт, – сказал он. – Серьезный.

– Но... Он будет жить? – не своим голосом проговорила Лидия Григорьевна.

Врач, не глядя на них, покачал головой:

– Все может быть. Надежда есть. К утру должно проясниться.

Собравшись с духом, Нина сказала:

– Но здесь ужасные условия! Мы можем перевезти его в другую клинику?

Врач посмотрел на нее удивленно.

– Если хотите его убить – можете перевезти, – сказал он.

Лидия Григорьевна отстранила Нину.

– Мы вас очень просим – сделайте все возможное, – заговорила она, понизив голос. – Мы будем вам очень благодарны. Вот, пожалуйста, примите пока это.

Она вплотную приблизилась к врачу и сунула в карман его халата завернутые в бумажку купюры.

– Приму, раз даете, – сказал тот без особого энтузиазма. – Но скажу вам честно: сейчас все зависит не от меня, а от его организма.

Врач ушел, а они уселись ждать. Медсестра была недовольна: «Ну, что вы здесь высиживаете? Поезжайте домой, приедете утром». Но для них об этом не могло быть и речи.

Часы на стене беззвучно отсчитывали время: пять, шесть, семь часов. Переминаясь на неудобных скамьях, Нина и Лидия Григорьевна почти не разговаривали, думая каждая о своем. Нина не могла осмыслить происходящее. У папы инсульт? Он может умереть? Нет, это невозможно! Как когда-то она не могла охватить умом смерть мамы, так теперь – опасность, нависшую над отцом. Вытесняя это немыслимое, в голову лез всякий посторонний вздор – что у нее в отделе в банке близится сдача отчета, и без Игнатия Савельевича ей придется нелегко; что вряд ли теперь она будет посещать автошколу, в которую на днях записалась; что надо не забыть заплатить за телефон.

Когда время близилось к полуночи, медсестра опять спросила: «Что ж, так и будете тут торчать?» Они заверили, что будут. Медсестра покачала головой, сказала: «Ну, ладно, пойдемте тогда». Она провела их в комнату медсестер, где налила по чашке чая, угостила печеньем. Потом указала на две пустые кушетки: «Ложитесь здесь», – и выдала подушки и одеяла. «Тут в смене полагается три медсестры, ясно? – с сердцем сказала она. – Но одна болеет, другая рожает. А я крутись тут за всех!»

Нина думала, что не сможет сомкнуть глаз, но стоило ей опустить голову на подушку, как она провалилась в сон.

Ее разбудила Лидия Григорьевна:

– Ниночка, сейчас врач выйдет.

Нина вскочила. Было шесть утра. Нина едва успела ополоснуть лицо у раковины, когда появился врач. В конце своей смены он выглядел еще более некрасивым, помятым.

– Все нормально, – сказал он без выражения. – Худшее позади. Он будет жить, и есть надежда, что основные функции восстановятся. Не сразу, конечно.

Нина и Лидия Григорьевна выслушали это, сжимая руки друг друга. У Нины подгибались колени. Только теперь она почувствовала, как сильно боялась за отца.

Потом, когда Евгения Борисовича возили по дорогим клиникам и показывали разным светилам, выяснилось, что плешивый врач из районной больницы сделал свое дело хорошо, и отец сохранил речь и способность двигаться во многом благодаря ему.

 

Что произошло на приемке проекта, Нина и Лидия Григорьевна узнали не сразу. На следующий день после инсульта отец пришел в себя, им разрешили короткие свидания, но по настоянию врача они избегали тем, которые могли его взволновать. В конце концов он сам рассказал им обо всем.

Приемка началась хорошо. Отец опасался, что начальник технадзора не даст ему представить проект в полном блеске – станет затыкать рот, выискивать недостатки. Но начальника технадзора не было, а его заместитель молчал как рыба. Другие члены комиссии тоже вели себя лояльно.

Отец разошелся и выдал им целую лекцию. Он был особенно доволен, что удалось привлечь внимание комиссии к удачным техническим решениям, автором которых был лично он. Благодаря этим решениям повышалась надежность объекта и одновременно достигалась экономия.

После доклада отца был выезд на место. На объекте члены комиссии вели себя лениво – никуда не совались, осмотрели все формально и засобирались на обед.

Трапеза проходила в скромном кафе при муниципалитете. Прежде это была столовая, где обедали чиновники райсовета, и с тех пор мало что изменилось. Пожилые поварихи готовили те же салатики, борщи и шницели, что и двадцать пять лет назад. Отец радовался, видя, что члены комиссии едят с аппетитом. Самому ему кусок в горло не лез; он старался по лицам определить, все ли идет хорошо, нет ли у кого камня за пазухой.

В этом же кафе отец однажды выпивал с председателем комиссии – обмывали заключение контракта. Теперь, приободрившись, отец напомнил о том случае: «А помните, мы с вами тут...» Он тут же спохватился, прикусил язык – такое напоминание было бестактностью, председателю могло не понравится. Но тот, кажется, был не против – улыбнулся, сказал: «Да, славно посидели».

Гром грянул после обеда. Все собрались в комнате для совещаний. 

– Ну, что ж, коллеги, прошу высказываться, – предложил председатель.

Представитель технадзора взял слово, задал несколько вопросов. Вопросы были неопасными, отец их предвидел, и на все ответил уверенно.

После этого возникла пауза. Председатель спросил:

– Ну, что? Других вопросов не будет?

Все молчали. Тогда председатель взял слово сам.

– М-да... Прискорбно, уважаемые коллеги. Очень прискорбно. Никто из вас, кажется, не видит, что проект-то, по существу, загублен.

Отец, уже приготовившийся слушать благоприятное заключение, которое полагалось сделать председателю, не сразу понял, о чем тот говорит. А говорил председатель о том, что компания отца провалила работу, сорвала заключенный с городом контракт.

Присутствующие замерли. Председатель достал записную книжку, раскрыл папку с документами по проекту и, листая то и другое, стал сыпать обвинениями. Оказывается, был нарушен ряд строительных норм и не соблюдено экологическое законодательство. Технические решения, которыми так гордился отец, не прошли надлежащей экспертизы, и теперь их осуществление можно было квалифицировать как самоуправство. И так далее, и тому подобное – более двух десятков пунктов.

Все это была полная чепуха. Нормы принимались сорок лет назад и теперь нарушались повсеместно и всеми – иначе ничего построить было невозможно. Экологическое законодательство, напротив, было совсем новым, но совершенно оторванным от реальности – его опять-таки нарушали все, причем объект отца был в этом смысле благополучнее многих других. Отцовы изобретения, действительно, не прошли всех экспертиз, но их преимущества были очевидны любому специалисту, нужные экспертизы можно было «подтянуть» задним числом, так часто делали.

Председатель комиссии сам был инженером и все это, конечно, понимал. Только почему-то он, будто играя в какую-то злую игру, упорно говорил на белое черное.

Подводя итог, он сказал, обращаясь к отцу:

– Подвели вы нас, Евгений Борисович, крупно подвели. Я от вас такого не ожидал. Как теперь все это разгребать, ума не приложу. Скажу честно, если бы на вашем месте был кто-то другой, я бы его просто выгнал в шею и передал бы дело в прокуратуру. Но из симпатии к вам... – Его лицо и тон выражали искреннее огорчение, принципиальность и в то же время мудрую человечность. Он повернулся к членам комиссии: – Думаю, нужно дать нашему подрядчику срок для исправления недостатков. Двух месяцев должно хватить. В любом случае, больше мы ждать не можем. Итак, кто за двухмесячную отсрочку?

Перечисленные «недостатки» невозможно было исправить ни за два месяца, ни за два года. Это было издевательство. Отец пытался возразить, открывал рот, но слова из него не выходили.

В полной тишине члены комиссии один за другим поднимали руки. Это был конец проекта и конец отцовской компании.

Даже если бы вокруг что-то говорили, отец бы не услышал: в его ушах шумел бешеный пульс. Потом кто-то в его голове громко произнес: «Градбанк».

Это слово ударило его, будто молотом. На его глазах председатель и все члены комиссии поехали куда-то в сторону и вверх. Портфель, который отец сжимал в руке, соскользнул со стола, бумаги рассыпались. Потом он увидел прямо перед своим носом ножку стола и понял, что лежит на полу. А потом все померкло.

/Перейти к следующей главе

                                                                                 //Вернуться к оглавлению